Камни парка помнили игру детей и шепот влюбленных. Теперь они видели иное. Воздух над лужайками, где ещё вчера летали мячи и запах жареной лапши, был не воздухом. Он был тканью, растянутой до предела, вандально порванной и сквозь эту дыру сочилась чужая реальность.

Разрыв не был раной в привычном смысле. Рана подразумевает плоть, жизнь, кровь. Это было окно, грубо вырубленное в самой логике мироздания. Его края не дымились и не обугливались — они мерцали, переливаясь цветами, которых нет в спектре человеческого зрения, цветами, что были не цветами, а звуками забвения, застывшими в форме. За этим окном лежало Небо-Которого-Не-Должно-Быть. Не черный космос, усеянный алмазами светил, а слепая кисея туманностей, скрученная в формы, оскорбляющие геометрию. Там плыли не звезды, а сгустки угасшей боли, и вместо гравитации их удерживала вместе вселенская тоска. Это был мир, звездная система — не умершая, а продолжающая агонизировать в вечном сейчас, вывернутая вовне, как внутренности на ритуальном алтаре.

Парк замер, загипнотизированный этим зрелищем. Листья на деревьях не шелестели. Они вибрировали, издавая тихий, высокочастотный звон, словно стеклянные. Качели сами по себе раскачивались, но не скрипели — их цепь шипела, будто по раскаленному металлу провели льдом.

И они смотрели.
Они стояли среди деревьев и на детских площадках, эти пришельцы из развороченного неба. Не копии друг друга, а уникальные образы распада. Один напоминал человеческий силуэт, сплетенный из дымящегося инея, с пустотою вместо лица, в которой плясали отражения несуществующих созвездий. Другой был живой тенью, но отбрасываемой не от какого-либо объекта — тенью самого страха, принимающей очертания того, что боишься увидеть краем глаза. Третий колыхался, как желе из черного света, и в его прозрачной глубине плавали обломки чужих воспоминаний, обгоревшие незнакомые символы, звуки недавно взорвавшегося мира.

Они не двигались. Не нападали. Их внимание было приковано не к городу, не к его жителям. Их безглазые взоры, их щупальца из ничего, их когти из застывшего шепота — все это было обращено к центру парка, к тому месту, где реальность была всего тоньше. Они ждали.

И в эту замерзшую симфонию абсурда, в это молчаливое скопление скорби, шагнул он. Не звук его шагов, ибо шагов не было, и не запах, ибо запаха он не имел. Но сама ткань мира здесь, в эпицентре бедствия, отозвалась на его присутствие. Воздух вокруг его не-формы заискрился, как экран с помехами. Камни под его не-ногами на мгновение обрели четкость контуров, будто вспомнив, что такое твердь. Призраки — не все, но некоторые — медленно, с трудом, словно шестерни заржавевшего механизма, повернули в его сторону свои не-лица.

Они не увидели в нем врага. Не увидели и друга. Они увидели аномалию. Тень, отбрасываемую не тем светом. Дух, не принадлежащий ни их миру, ни этому. Их безмолвный хор замер в вопросе. Шепот, что висел над парком, на секунду стих, сменившись напряженным, ждущим гулом. Портал над парком пульсировал в такт этому гулу. Он дышал. И с каждым таким дыханием чужое небо за ним приближалось.